— А где твои мама и папа? — спросил я как после того, как тумбочка была переставлена на новое место.

— Папа в командировке, а мама поехала в деревню помогать бабушке.

— И ты, что же, одна останешься?

— Конечно, — удивилась Зина — ведь я уже достаточно взрослая. Вполне самостоятельный человек.

Вот тут–то я и сорвался. Такой она мне в тот момент показалась красивой, что я подошел к ней и поцеловал. Зина даже не знала, что ей ответить. Она стояла посреди комнаты с широко раскрытыми глазами, только и повторяя: Что же ты наделал, Егорка! Что же ты наделал!

А я совсем тогда обезумел. Схватил ее за плечи и на диван повалил. Повалил и махом лишил нас обоих невинности. А она только все повторяла и повторяла одно и то же.

А через некоторое время она встала и со слезами в больших серо–зеленых глазах сказала:

— Нехорошо ты поступил, Егор. Не по–комсомольски.

И действительно, вид у меня был совсем не комсомольский. И мне стало стыдно.

— Извини, — сказал я тогда Зине, — просто я очень сильно тебя люблю.

Но она ничего не ответила и мне пришлось уйти. А на следующий день, то есть сегодня, мы встретились опять и она как ни в чем ни бывало задорно поздоровалась со мной. Так вот мы и живем. Я люблю Зину, она любит комсомол и мы оба счастливы.

Москва, 2002